В СЕДЬМОМ ИЗМЕРЕНИИ АСТРАЛА

“А веришь ли ты в духовность? В карму, душу, дух, их инкарнацию в седьмом измерении астрала?”

Ещё дома, перед душем (дурной каламбур), он направил на распечатку рассказ, чтоб успеть досмотреть текст потом, когда засидится в очереди к врачу. Распечатка – вещь дорогая, шекель страница, однако ноутбук оставался коммерчески недоступным.

Софочка, семейный врач, сильно запаздывала, задерживаясь от звонков и безочередников. В приёмной купат-холим Маккаби, большом, хорошо освещённом холле с постерами по стенам, он был четвёртым. Обычно он не разрешал себе работать карандашом по бумаге, однако сошлось, он опаздывал, рискуя выйти из направленного, напряжённого образа жизни. Он никогда не писал стихов, он их не выносил. Врача звали Софочкой, АВТОРШУ (с ней он был как-то знаком) — тоже, и так же звали её героиню. От рифм или повторений, в тексте ли или по жизни, он деревенел.

Прошелестела юбка, близко, у головы, он поднял глаза. Девушка, до невозможности ЧУЖАЯ, устраивалась в кресле у стены напротив. Она, по-видимому, успела обдать взглядом его долговязую фигуру, пряди светлых “гамлетовских” волос до плеч и румянец (обыкновенно, от здоровья, а теперь – от жара) некурящего, тридцатилетнего. Он одевался и причёсывался как попало. Он мог себе позволить.

Она сидела, опустив глаза и выражая позой готовность к скуке, к ожиданию. Мидиюбка и пуловер серые, чулки, платформы. Лицо – с таким не одеваются в серое, но всё сошлось. Она была САМАРИТЯНКА, оливковая лицом, настолько несходным с другими остальными светлыми или смуглыми молодыми лицами, что казалось, боги свели её лик с мозаики и вдохнули душу в тело, без стыда проступающее сквозь ткани современной одежды. В таком примерно направлении вдруг пошли его мысли.

Он подумал, как она несмазлива и будто-бы нехороша, но бесконечно притягательна взгляду. Он представил себе всё вообще представимо-непредставимое – в чёрном пушке.

Видимо, из-за гриппа и температуры он перестал слышать. Секретарша ЖЕСТИКУЛИРОВАЛА ГУБАМИ в телефонную трубку. М-тра-та-та чьего-то мобильника пробивалось через мысленную тишину отдалённо, как из обморока.

Он опустил глаза к рукописи. Вытащил взгляд из чужой плоти, как ножичек из пармезана

Девушка встала и прошелестела юбкой в подошедший и открывшийся лифт. Пока она там маневрировала с выходящей старухой, ноги его разогнулись пружинно и понесли торс, плечи и голову в открытое пространство лифта. Сам же он, повидимому, был в полуобмороке, вряд ли его голова соображала, что делает неуправляемое тело. Дверь закрылась, оставив их наедине. Лифт зачем-то поднимался.

Он завёл правую руку ей за спину. Пальцы по-прежнему цепко держали рукопись. Тыльной стороной ладони он почувствовал шерсть пуловера, под ней ложбину между лопатками. Лифчика там не было. Девушка встала на цыпочки и что-то сделала с его онемелым ртом и губами. Левой бессознательной рукой он приподнял ей юбку и пальцами почувствовал шёлковое, тёплое.

Лифт остановился. Дверь открылась. Никто не вошёл. Дверь закрылась, лифт потёк вниз.

— Прекрати это, а то кончишь, — сказала она еврейским, низким голосом, — на тебе видно будет.

Она изогнулась и вывернулась, и (он ничего не понимал) сорвала первый лист из скреплённой пачки рукописи рассказа Рукопись эту по-прежнему крепко держали пальцы его правой руки. Лифт спускался, не останавливаясь. Она шевельнула было своими полно очерченными, тёмными, прекрасными губами перед тем, как что-то сказать, но лифт остановился, она взяла его за руку и вывела в холл. Не отпуская , она поместила его кисть на парапет поверх сложенного пополам, белым наружу, вынутого листа. Он попрежнему ничего не понимал, его голова не стремилась обрести полное сознание. Память, однако, вбирала эпизод за эпизодом, образуя то, что в медицине и компьюторах называется History.

На поясе у неё, на длинной цепочке, висел брелком оправленный в блестящее стерженёк. Им она бегло нашкрябала какое-то заклинание на приготовленным с такой заметной предусмотрительностью листе и уронила стерженёк до пояса.

— Ну, быстро! – она помахала листком у его носа. – Я готова.

Колдовство это. Они сели, вернее, она втолкнула его, на заднее сиденье такси. Пролезая вслед, она сунула водителю листок и две жёлтеньких..

— Адрес там, — сказала она водителю, повернулась к спутнику и оказалась на нём сверху, лицом к лицу – Тише, сладкий, тише. – Нос и глаза её приближались и удалялись, а губы улыбались и, складываясь в розан, касались редко и легко уголка его рта.

— Закрой глаза! Нет, лучше так! – она повязала вокруг его головы пахнущую духами и женским потом шейную косынку. – Не хочу пока, чтоб ты знал. Знаешь, как это называется? Blind date! Ну вот!

Он, как слепой, был извлечён из машины, и, шаг за шагом, по ступеням, лестницам, площадкам, поворотам был приведён куда-то. Его голова попрежнему избегала приходить в полное сознание.

— Не держи! – сказала она своим низким, СИЗЫМ голосом. Почти шопотом. Потом громко, коротко: — А!

Из него полилось, как из медицинской груши, её глаза расширились, обозначились крутые скулы, рот раскрылса, губы обветрились, и она закричала в крик: — А!! Рони! Что ты делашь со мной! Рони! Рони! Рони!

Он был не Рони. Ему было на это наплевать.

— Ты не Рони, знаю, – сказала она после вечности и молчания. – Ты Толик! Привыкну.

Угадала его.

— Не угадала, а выследила. Ну, не спрашивай пока. Зажмурься и выпей!

Он вобрал в рот и проглотил нечто тёплое, жгучее, вонючее. Он чихнул. Потом отлегло от сердца, от головы, от всего. Когда он очнулся от недлительной, со сновидениями, дремоты, то ощутил себя выдоровевшим и затвердевшим, как буйвол. В расшторенных окнах зияли темнота и бесстыдство. Не торопясь, со звериным наслаждением он брал в свои ладони то то, то это, пока она не сказала раздельно: –Ну — же! – и не вложила член в себя, и настало непрерывное, бесконечное, часа на два, сопровождаемое её почти непрерывными криками, ТРУДОВОЕ СОИТИЕ, иначе это не назовёшь.

Под утро, ещё до рассвета, она разбудила его, ослабшего опять до полусознания, и насовала в рот кусочки чего-то сладенького, пряного и очень сытного. С трудом, с её помощью, он обмылся, выпил кофе, оделся. С дурацкой повязкой на глазах он был препровождён в вызванное такси. Она села с ним вместе. У Машбира она высадила его и, не отпуская машины, вышла. Почти рассвело. С рёвом голодного бегемота проследовал пустой сочленённый автобус.

Она была бледна до зелёности.

– Ты сломал меня! – сказала она ему в правое ухо: — Вот устрою всё путём и вызову тебя. Ох, скорей бы!

Потом она проговорила неожиданно: — А ты веришь в седьмое измерение астрала?

Не отнимая рта, она укусила его за ухо, и больно. Он охнул. Она упорхнула в такси, оставив его стоять у зелёного мусоросборника с видом остолбенелым и оброненным.

Человек от слова, он услышал бессловесное. Через день к вечеру он признался себе, что стал малоуправляем и как бы затёрт ледоходом. Вообще-то, он был просто не способен вынести зависимость, как то курение, наркотики и “настоящая любовь”. По работе и по образованию он был структуруалист. Он отрицал “художественное содержание” текста принципиально. Оно для него было неощущаемо, не существовало. Начиная с позавчера, его внутренний голос, в нужном месте и всегда ко времени говоривший: “Вот это и есть истина, точка!” замолчал. Сам он как бы оглох, или, скажем, ослеп с памятного момента на приёме в купат-холим. Речь шла о потере интуиции, и, значит, самой способности интеллектуальной работы. Он позвонил проф. Анри Блюменфельду, психиатру, давнему корешу, на домашний.

— Полчасика выкрою, — ответил Аник, — Излагай.

Аник не перебивал. Примерно через полчаса он сказал:

— Ты болен. Для тебя я не профессор, а друг, пойдёшь по сетке 65 в час (подразумевалось долларов. Тариф профессора был 105). Завтра в 17-45. Эти полчаса засчитываются, так как я отнёсся к твоему случаю серьёзно-профессионально.

Завтра в 17-45 Аник его даже на встретил. Аассистентка вручила ему в ненавязчиво освещённом лобби направление на анализ мочи и крови и новое назначение на послезавтра 18-15.

— Сегодня бесплатно, –сказала она ему, нежно улыбаясь, будто имея ввиду не приём по болезни, а краткое свидание в парке.

Профессор и друг помешался на пятёрках в конце. Послезавтра с 18-45 по 19-35 состоялся осмотр и опрос, микрофон фиксировал всё протокольное, что имело быть занесено в History. Затем Аник надавил на кнопку и сказал:

— Аня (больного покоробило), приготовьте для него рекомендации и рецепты по форме 755. Не уходи, старик. Как зовут диву, для тебя не имеет положительного значения. Не фиксируйся. Она – Читина жена, который, если не знаешь, сам авиагерой и популярный среди баб бабник. Дальше. Ты узко заработался, старик, не обновился с сайтом Читтануга (в его честь!). Седьмое измерение астрала. – это новая речёвка, означающая особый изыск орального секса. Спроси у Ани на выходе. Как сказано выше, и я подчёркиваю лично, немедленно женись, ты созрел, пришла пора к еженощному рабоче-крестьянскомы сексу. Виагру и подобное исключить. Пока-пока.

Он был последним.на приёме. Профессор ушёл, очевидно, другим выходом.

— Анечка, — сказал он нежно улыбающейся ассистентке, — Я должен посидеть и собрать по кускам, что было сказано. Чересчур для одного раза.

— Тут всё написано. – сказала Аня.

— Почти. Тем не менее. Дайте, будте добры, чаю. Крепко, без сахара, ложка сливок.

Читтануга был молодёжный, всегда на пике спроса, сексуальный и прочее теплообменник. Будучи филологом, он почувствовал стыд, подобно шахматисту, допустившему зевок. Аник, всегда проникавший в корень проблем, был во всём – ВО ВСЁМ! – прав. Он обсудил с Анечкой условия оплаты, поцеловал подставленную щёчку, уклонился от губ, вышел, взял такси и поехал в свою берлогу.

Дома он первым делом направил мейл в редакцию с запросом отпуска до среды по случаю бракосочетания. “Бомба!” — подумал он почти вслух: — “А в четверг попрошу год absence on leave для развода.”

Он обозрел холодильник и остался доволен. Благодаря Анику он опять встал на программу. По мобильнику он спросил:

— Софочка, Вы где? Подскочите к Машбиру, я Вас подберу.

— Не волнуйтесь, я тоже хочу поговорить о рукописи. О Вашем необыкновенном МАНУСКРИПТЕ.

— Нет, через 20 минут, одежда не имеет значения. Не играет. Понятно? Я выезжаю.

Он никогда не сближался с клиентками или частными заказчицами. Это был принцип, без соблюдения которого, очевидно, никому не выжить. С мужчинами он также обходился без обхлопованья и опрокидывания по-маленькой. Женщины, при первом с ними знакомстве, имели к нему единообразный подход, то есть дать одно и недодать другое.

С Софочкой, находясь в чрезвычайности, он разрешил себе перейти на ты, так как она была сообразительна, бела как булочка и мила ему беспредельно.

В такси она вертелась и охотно касалась губами его губ, однако без углубления языком, наверное, по женскому чутью обстоятельств, и это ему здорово потрафило. Дома он сразу же отправил её в салон и на кухню хозяйничать, сводя на нет прежние пробы сближения. Она была на удивление догадлива, как будто кружилась и вертелась с ним в бальном танце.

Сидя напротив, они ели красную рыбу, подано было рейнское, затем воспоследовали сыр, кофей и датский черри. Умеренно в цене и количестве.

— Я тоже ненавижу “знай наших”, — заметила как бы про себя Софочка.

— Садитесь сюда! – он жестом указал на низкое мягкое креслице. Она вопросительно подняла брови и присела. Видя, что он стоит к ней спиной, пошевелилась попой и устроилась.

Она была одета в кофту и юбку. Её щёки сияли от счастья разнообразных предвкушений.

Он сел у её ног и пустился, как сразу же предупредил, в любимое своё занятие – на поверхности шли литературные сплетни, а под поверхностью руки его блуждали по её коленям, бёдрам и так далее. Она вдруг вся покрылась пятнами и спросила, брови её приподнялись:

— Ты меня ТУТ будешь ебать? Я так не могу, мне надо догола раздеться.

Это было первое “ты” в их общении. Целуя в шею, он тотчас увёл её в спальню, где они некоторое время помогали друг другу снять одежду.

— Ой! — сказала Софочка, опрокинулась на спину и раздвинулась. Она пристанывала, исходя без перерыва:

— Ой, надо ж, послал Господь такой х… доброму человеку, ой, благодарю, Господи! ой, Господи! Ойй!! Не дай ему, Господи, не дай сейчас кончить, а дай ему,. Господи, ой! силу притопнуть копытом., ой! ещё!! ой!

Он управлял собой, и это удваивало его счастье. В 11 вечера Софочка проснулась. Он пил кофе.

— Не вставай! – он для пущей убедительности наложил лапы на её полные, с пунцовыми пятнами сосков, груди: – Замуж? – Она два раза кивнула головой. Он слез с постели, отошёл и стал вглядыватться ва неё

издали.

— Смотри. У тебя наличествуют литературные способности; со временем, при должном усердии за клавишами и в саморекламе из тебя может получиться ВТОРАЯ Рина Дубина. Понятно излагаю?

— Ну и?

— Противоречие интересов.

Она разобралась моментально, сообразительна была, как лиса среди зайцев.

— Ну её к богу! Стану программисткой, сайты накачивать. Я всюду пробьюсь!

Она не на шутку испугалась, даже побелела. Он подсел к ней, она прижалась, он спросил: — Что такое седьмое измерение астрала?

— Ах, ты об этом? Ты вправду не знал? Щас покажу! Страшный Секрет, учти, – проговорила она с энтузиазмом.

Утром, до шести, позвонил Анри.

— No charge! – сказал Анри. — Она в своей норе, в Нахлаоте.

Анри добавил кое-какие подробности и дал записать адрес.

Толик оставил на полу записку, придавив бумагу стеклянной миской: “Я вне себя от возбуждения, нервы горят, как при КЗ, пойду прогуляюсь и успокоюсь. Т.”

Почти не рассвело. Горели жёлтые галогеновые фонари, придавая покато спускающейся улице вид мавзолейный. Погрузившись в холодную сырость и туман, себе самому он представлялся призраком. У бордюра серым теннисным мячом прокатилась крыса. С нетерпением и нежеланием одновременно он толкнул дверь, висевшую тремя ступенями ниже уровня неровной с промоинами асфальтовой мостовой. В углу комнаты горела на полу настольная лампа. На кровати лежала самаритянка.

— Толик? Ты пришёл сюда ебаться? Иди ко мне! Как ты во-время!

Она была загашена, как сигарета. Пятясь, он нашёл спиной незакрытую дверь и с силой захлопнул её снаружи ногой. После этого он позволил себе повернуться к двери спиной. На Бецалель он схватил такси и непрямо, как бы заметая следы, приехал домой. Софочка ещё не проснулась.

Они были счастливы и умерли в один день. Он погиб 31-го года от роду жертвой мощного автобусного терракта. Она покончила с собой, как только удостоверилась в его смерти. Ей удалось проскочить через оцепление до места взрыва, где на мостовой она увидала, отдельно, его голову. Прожить ещё один час ей помог императив умереть.

Share this:

Like this: