ПРИНЦЕССА И ГРЫЗОБАЛЬ

ПРИНЦЕССА И ГРЫЗОБАЛЬ

Сказка

ровно в десяти больших и малых историях

сочинённых

Владимиром Магариком

Содержание

В королевском замке

Поход

Переправа

Нянька

Двоецарствие

Мышеловка

Страшное заклятье

Печальное время

Заклятье снято

Менестрели

 

 

 

 

Иерусалим, 1995

 

 

В королевском замке

 

Случилосьэто давным-давно, когда наша пра-прабабушка Генриетта была eщё мала и ходила в начальную школу. Жила она тогда в деревне, в большом каменном доме у реки. За рекой, на крутой горе, орлиными крыльями распростёрлись контрфорсы королевского замка. Под горой разбегался в поля город с площадями и башнями, разноцветными флагами и церквами с колокольнями. В королевском замке жил король-отец, совсем ещё не старый, и королева-мать, ещё моложе короля. С ними жила их единственная и обожаемая дочь-принцесса.

 

Днём и ночью светились дворцовые окна: днём от солнца, а ночью от множества свечей внутри. А в парадной зале играл оркестр, составленный из музыкантов, лучше которых не было на свете. Ведь король-отец самолично объехал весь свет в карете, чтобы собрать своих музыкантов и купить им ноты. Если король-отец, или королева-мать, или их дочь-принцесса, или их высокородные гости вдруг решались танцевать, – то пожалуйста, хоть сейчас, потому что оркестр играл не переставая. Сам король-отец танцевал немало и неплохо все старые и новые танцы. Он выучился этому делу от своего деда-короля, пока сам был мальчишкой-принцем, а тот – от своего.

 

Через неделю принцессе должно было “стукнуть” шестнадцать лет. В день её рождения кукушке полагалось прокуковать шестнадцать раз, а дятлу – отстучать шестнадцать раз по стволу дуплистого дуба. “Через неделю ты станешь у нас невеста на выданье”, – сказала королева-мать, – “а пока иди учись!”

 

И принцесса шла и училась всем языкам на свете, а главное, музыке и танцам. Учителя, взятые со всех концов земли, тоже обожали танцевать. Учитель-венгр танцевал с ней чардаш, учитель-поляк – мазурку, и так далее, все по очереди.

 

Не запирались на засов

Железные ворота.

Румяные со всех концов

Съезжались дидероты

И шли по очереди в класс

Вприсядку, руки в боки.

Как хорошо пуститься в пляс

С магистром на уроке!

 

К накрытым двигались столам

Хозяева и гости.

Сидели доги по углам,

Обгладывая кости.

На возвышенье, впереди –

Семь важных музыкантов.

На их мундирах, на груди,

Семь алых аксельбантов.

 

Так жили в замке на скале

Над речкой быстротечной,

И не было во всей земле

Правителей беспечней.

 

Поход

 

В доме, где жила наша пра-прабабушка Генриетта (пока была мала и ходила в начальную школу), водилась пропасть мышей, хитрых бестий, обводивших вокруг своих маленьких лапок любого кота. К ним привыкли и их не боялись, тем более, что мыши выходили из круглых дыр в полу только по ночам, когда спящие не могли их видеть.

 

У девочки Генриетты была нянька, которая знать не знала никаких мышей, так как каждую ночь без исключения крепко спала и громко храпела. Как говорили тогда, колоколами не разбудишь, потому что в те стародавние времена не было будильников, трезвонящих в самую рань, но зато висели колокола по башням, которые принимались бить, когда надо.

 

Итак, однажды ночью Генриетта проснулась от нянькиного храпа. В небе стояла полная луна, и от окон на пол легли голубые квадраты.

 

Генриетте послышались под полом какая-то беготня и толки. “Мыши!” – подумала Генриетта и стала глядеть во все глаза и слушать во все уши. И вдруг из-под нянькиной кровати раздались звуки рожка и барабана, негромкие, конечно, но совершенно ясные. Нянька храпела, рожок дудел, барабан стучал, и под эту странную совместную музыку из-под нянькиной кровати стали выходить мыши: строем по четыре, ряд за рядом, все в своих серых шкурках, с поднятыми вверх хвостами, чтобы не мешать сомкнутому строю. У каждого воина за спиной торчало ружье со штыком. Стало быть, они шли на войну.

 

Так и двигались они, рота за ротой, пересекая лунные квадраты и скрываясь за диваном, за которым, наверное, тоже была мышиная дыра. Когда последний отряд оказался посреди комнаты, Генриетта увидела, как на голове одного из воинов сверкнула маленькая золотая корона, а в лапках – золотая сабелька.

 

“Мышиный король!” – догадалась Генриетта. И выступал он так важно среди окружавших его великанов-гренадёров, а взгляд его был устремлен поверх голов в ему лишь ведомую даль.

 

Наконец, и этот отряд повернул за диван и скрылся. Но долго ещё можно было слышать марш мышиного войска, шедшего теперь потаёнными ходами под домом и дальше.

 

Под тесовыми полами

Потаёнными ходами

Маршем движутся полки.

В такт колышутся штыки.

Глянь-ка: в воинской колонне

С саблей вострой и в короне,

Усом вверх и глазом вдаль

Выступает Грызобаль!

 

Знайте, взрослые и дети:

Это царь их, и не зря, –

Никогда в мышином свете

Не было мудрей царя!

 

Переправа

 

“Это уже не сон, а история, и я хочу её досмотреть!”- сказала себе Генриетта. Она была не из пугливых. Поэтому она выбралась из-под одеяла, оделась во что было потеплее, отворила обе двери кухни и вышла во двор.

 

Луна попрежнему стояла высоко в небе, как будто забыла, что пора сходить на нет.

 

Генриетта побежала по сырой стёжке вниз к реке. Куда ещё было идти мышиному войску? Во всех сказках и историях, которые она перед тем читала, мыши отправлялись к воде, чтоб всем вместе топиться.

 

В самом низу, на пойменном лугу, Генриетта увидела заячьи уши, торчащие тут и там. Это зайцы стерегли усталое мышиное войско, обсевши его кругом.

 

Мышиный же король взобрался на камешек, чтоб оттуда ободрить своё воинство перед сражением.

 

Все, кроме зайцев, спали. Генриетте села на поваленную иву и, положив левую ногу на правую, приготовилась слушать.

 

-Братья и сёстры!,- так начал мышиный король.- Друзья мои!

 

“Неужели они все друг-другу братья и сёстры?”- удивилась Гериетта: “Пусть даже так, неужели все братья и сёстры между собой друзья? Нет, так никогда не бывает!” Но Генриетта решила не возражать, потому что страх как интересно видеть короля, пусть он даже самый размышиный.

 

-Этот замок- сказал мышиный король, простирая вперёд лапку,- был владением моих предков из поколение в поколение, пока колдовстом и грубой силой иноземца Рыжего Кота нас не удалили в изгнанье.

 

Зайцы пошевелилиушами, чтоб согреться. У Генриетты затекла правая нога, и она положила её на левую.

 

-Рыжий позавчера сдох от коликов, обожравшись пармезаном – торжественно объявил мышиный король.- Пора на Родину! Ура!

 

Передние ряды войска проснулись и закричали: “Слава королю Грызобалю!”

 

Тут проснулись остальные, построились, закричали ура и под дудки и барабаны пошли на переправу по опущенному подъёмному мосту.

 

Так наша пра-прабабушка Генриетта узнала, как зовут мышиного короля: король Грызобаль. Он неё это узнали наши прабабушка и бабушка, от них – наша матушка, от неё – мы, – и так до скончания времён.

 

Нянька

 

Наутро Генриетта попробовала рассказать няньке, куда подевался весь мышиный народец.

 

-Нет тут никаких мышей, и никуда они не подевались,- сказала, как отрезала, нянька.- Если б были мыши, то были б и кошки, а так нет ни того, ни другого. Это всё равно как не бегает лиса без лисьего хвоста, и не бегает лисий хвост без лиски.

 

Няньку ни в чём не убедишь, и нипочём с ней не сладишь. Поэтому Генриетта по нянькиному указу отправилась на кухню пить парное молоко.

 

Двоецарствие

 

Странные настали времена с той лунной ночи, когда мышиный король Грызобаль привёл войско и весь свой длиннохвостый народец для расселения в подвалы королевского замка. Мышей были настолько несносны и многочисленны, что королю-отцу пришлось заключить с ними договор о дележе власти. Днём от восхода до захода правил он сам, а ночь принадлежала королю Грызобалю и его подданным.

 

И вот в одно раннее летнее утро Генриетта отправалась во дворец по приглашению принцессы, присланному с гонцом накануне. Я нарочно не говорю “самой принцессы”: девочки были подруги, хотя никогда не навещали друг друга без приглашения.

 

В этот призрачный час между ночью и днём улицы были почти пусты. Мыши уже попрятались, а кошачье племя ещё не решалось высунуть нос и выпустить когти.

 

Глядь, уже идёт солдат, колотя в барабан; за солдатом хромает осёл, навьюченный горою древков с флагами, а за ослом идёт другой солдат, чтоб оставлять по флагу у каждых ворот и каждой двери. (Закон и обычай предписывали выкидывать знак прежней власти на мусор.) Последним топает толстый герольд и на каждом углу возглашает во всю свою лужёную глотку:

 

– Власть переменилась!

 

Никто и ухом не ведёт. Вот так в сказочном городе Санкт-Петербурге ежедневно ровно в полдень в крепости над рекой со всей силы палит пушка. Но никто и не вздрогнет, кроме приезжих, непривычных.

 

Хоть деньги, слава Создателю, не обменивались. Однако, с ними всякий раз случалось прямое чудо: днём гербовый лев на купюре был больше похож на кошку, а ночью – на мышь

 

Генриетта, как всегда, отправилась в город задолго до назначенного часа, чтоб иметь время погулять и поглазеть. В этот раз она прошмыгнула в здание суда мимо стража, который дремал в обнимку с алебардой.

В эти времена всеобщей раздвоённости суд рядил, не переставая, и приноравливал закон ко времени суток.

Генриетта пробралась на заднюю скамейку и устроилась там, почти не видная с судейского возвышения. Окна были плотно занавешены; перед судьёй горел шандал с шестнадцатью свечами, отчего его золотая цепь мерцала, бритые щёки блестели, а вот плешь – нет: она была прикрыта судейским париком.

 

Под судейской платформой располагались ДВЕ скамьи подсудимых, слева и справа. Сейчас на одной держали в цепях кота бандитского вида, а на другую поставили клетку-мышеловку с озирающимся мышонком. Оба были взяты по одному, можно сказать, делу. Дюжина мышат затеяла шуточный налёт на молочную лавку. Бедняги не успели произвести ни одного выстрела: Бандит (так звали кота) задушил всех, кроме одного, который успел-таки замкнуть себя в клетку-мышеловку. Дело вышло спорным, потому что произошло на закате.

 

– Не вижу ничего спорного,- объявил судья.- Виновны одинаково! Невиновны одинаково! Выпустить вон!

 

Он уже поднял судейский молоток, чтоб громовым ударом скрепить проговор (иначе и не назовёшь), но остановился на полдороге.

 

– Какая масть?- спросил он с сомнением в пространство.

 

– День уж объявлен, Ваша Честь! – откликнулся секретарь из мрака.

 

– Тогда сначала выпустить в подвал Серошкурку и дать ему удрать, а уж потом расковать Бандита.

 

– БАБАХ! – ударил молоток.

 

– Барышня Генриетта, поди сюда, хочу через тебя передать мою нижайшую преданность Её Высочеству.

 

Генриетта, не поднимая глаз, показалась на виду и застыла в книксене.

 

– Ты что тут делаешь, девочка? Наблюдаешь поношение закона и позор oтечества? Передай привет няньке! То-то! Передашь в другой раз.

 

Генриетта вышла в город, где её ждало уже не развлечение, а огорчение.

 

Стайка воробьёв налетела на лоток с семечками и вмиг расхватала всё без остатка. Пропал её потаённый гостинец для принцессы.

 

“Ах!” – вздохнула Генриетта, – “Почему б не вернуться к старине? Отправить бы за реку воробьёв с мышами, пусть себе грабят там друг друга в своё удовольствие”.

 

“Нет, не пpoйдёт”, – решила, подумав, Генриетта, – “Им ведомы уже все пути-дороги”.

 

Мышеловка

 

Во дворце Генриетта постаралась стряхнуть с себя все утренние огорчения, иначе не стоило и приходить.

 

Генриетта была не единственная подруга принцессы: ещё две девочки, Розмари и Мерилиз, приходили играть с принцессой, пока та не танцевала и не училась. Король-отец по-королевски опекал трёх подружек своей дочери и оставлял ночевать, если дети заигрывались допоздна. Так случилось и на этот раз.

 

Подружек уложили спать в комнате, которая была отведена им раз и навсегда в угловой башне. И опять Генриетта проснулась среди ночи, на этот раз не от нянькиного храпа, а неизвестно отчего. Месяц в последней четверти глядел слева направо так кисло, будто объелся щавелем.

 

Что-то шуршало. Генриетта подумал: “Опять мыши!”, потому что шорох, казалось, шёл со всех сторон. Сон пропал, лежать просто так было скучно, и Генриетта невольно стала разбираться в шуме. Ясное дело, шуршал один единственный мышонок, маленький и робкий. Он то двигался, то замирал, да и попал он не по адресу, потому как еду в комнату под крышей никогда не заносили.

 

Генриетта чиркнула спичкой и сразу увидала мышонка – совсем близко, на полу под стулом. Мышонок принюхивался к кусочку колбаски, невесть откуда взявшемуся. Усы его шевелились, а хвостик растянулса по полу как шнурок от башмачка.

 

“Боже, это же мышеловка!”- сообразила Генриетта и закричала:

 

– Стой! Беги!

 

Но было уже поздно. Трахнула пружина, будто пушка загремела. Значит, это и впрямь была взведённая живодёрка, оставленая тут, наверное, ещё со старого времени.

 

Розмари и Мерилиз проснулись, заткнули уши и завизжали. Бедный мышонок лежал, прибитый пружиной, как перчатка.

 

Камер-пажи пошли докладывать обоим королям, а солдаты унесли тушку. Пока то да сё, наступило утро.

 

 

Страшное заклятье

 

Король Грызобаль тотчас узнал в убитом, – о горе! – своего меньшого сына по имени Серолап. Да и что толку было теперь в имени, когда бездыханное тело мышиного принца унесли и предали земле.

 

Отцовской скорби не было границ. Король сидел теперь в одиночестве, глядя через решётку подвального окна на то, как ветер, словно взбесившись, гнал мутно-серые ночные облака с запада на восток, и низко, вровень с кустами, пригибал деревья.

 

Деревья и кусты вслух, безо всякого стеснения, переговаривались между собой.

 

– Во всём виноват король-отец там, наверху,- говорил можжевельник осине. – Он должен был вовремя озаботиться убрать мышеловки и капканы.

 

– Да-да! – повторял неутешный король Грызобаль. – Это он во всём виноват!

 

– Месть! – отвечала осина. – Магия и Могила!

 

– Да-да! – повторял неутешный король Грызобаль. – Месть, Магия и Могила!

 

С этими словами он нагнулся и достал из тайника ХРУСТ ОСИНЫ, ужасное средство, лишавшее жертву радости и самой жизни.

 

Принцесса-дочь – вот кто по логике вещей должен был стать жертвой Магии и Мести.

 

– Пусть принцесса умрёт, а королъ-отец и королева-мать будут мучиться от горя остаток своей жизни! – сказала осина злым шопотом.

 

– Пусть! – повторил неутешный король Грызобаль.

 

С хрустом осины в зубах он пустился в путь по тёмным лазам королевского замка. А вот и спальня юной принцессы, где спит она под ночником, румяная ото сна как яблоко и роза вместе.

 

Король Грызобаль взобрался на кровать и заглянул в лицо юной красавице. И сердце короля заныло от тоски и боли: одна невинная душа уже улетела, как сорванный лист, неведомо куда, и другая вот-вот улетит туда же.

 

– Ну что ж, – сказал король Грызобаль, – да прольются водопады Мести, но пусть добавится к ним одна капля Милосердия.

 

И мышиный король уронил хруст осины (который всё ещё держал в зубах) не на сердце принцессы (от чего бы она умерла), а на её белый, как лилия, лоб. В тот же миг принцесса лишилась радости и речи, вот так, во сне, сама того не зная.

 

Король Грызобаль спрыгнул на пол, собрал своё войско и свой злочастный народец, и в ту же ночь под нытьё волынок и треск барабанов они ушли все вместе на другой конец света.

 

Печальное время

 

Итак, всего полмесяца назад началось, и теперь внезапно завершилось Грызобалево царствование. Как за это время всё переменилось, и погода, и люди!

 

Дождь то принимался капать за воротник, то переставал на время, но никогда не лил по-настоящему. Мыши, как одна, изчезли. Принцесса за одну ночь побледнела и повзрослела, и теперь сидела у себя и прилежно читала претолстую книгу с застёжками, – Поэму о Сиде, – как будто видела её впервые.

 

Подруг не приглашали. Няньки, мамки и старые верные слуги толпились за дверями и старались не вздыхать. Король с королевой сидели на троне в пустой зале и думали тяжкую думу, будучи уверены, чта на принцессу наслана порча.

 

Бедный повар, в колпаке набекрень (а не на затылке, как обычно), полубольной от горя (ведь принцесса вместе с речью утратила и аппетит), готовил ко дню рождения принцессы её любимый клюквенный пудинг.

 

А назавтра, в самую рань, – один, два, три, четыре, … шестнадцать – прокуковала кукушка, а дятел оттарабанил своё так скоро, что не поспеть со счётом.

День рождения принцессы!  Едва проснувшись, именинница принялась рассматривать подарки, развешанные и расставленные вокруг её кровати: атласное бальное платье, пару туфель на высочайших шпильках и пару отделанных кружевами перчаток. Все вещи были подлинно волшебными: их нельзя было замарать ни в глине, ни в компоте.

 

Но даже подарки не развеселили принцессу. По щекам заструились слезы, неведомо отчего.

 

Тем временем гости (всего лишь полгорода) молча размещались по местам в парадной зале. Король и королева уселись во главе стола, украшенного розами и заставленного серебром и фарфором. Принцесса в знак совершенолетия заняла место не рядом, а в точности напротив.

 

Ни слова, ни вздоха. Генриетта, Розмари и Мерилиз сблизили было головы, чтобы шушукаться, но им сказали: “ШШ!”

 

Оркестр по приказу короля тихо заиграл старинную шуточную песню  “Умер наш дядя”. Внесли пудинг, при виде которого все постарались изобразить оживление.

 

Настало печальное время.

Улыбка оставила губы.

Дождь точит то шею, то темя,

То шифер на крышах и трубы.

 

Нарочными созваны гости.

Наказано им веселиться.

Живее, скажу, на погосте:

Такие убитые лица.

 

Расселись. Беседы застольной

Не слышно ни смеха, ни гуда.

С натугой едят подневольной

Принцессы любимые блюда.

 

Струится печаль над свечами,

Как пар над студёной рекою,

Как дух над вчерашними щами,

Как сумрак над вечным покоем…

 

Заклятье снято

 

Едва принцесса задула шестнадцатую свечу, как в полнейшей тишине покинул своё место незнакомый юноша, такой пригожий, что у иных глазам было больно, и подошёл к имениннице с поклоном.

 

– Ваше Высочество Принцесса! – услышали все звонкий голос. Пискнула струна. Розмари сказала Мерилиз: “ШШ!”

 

– Я – Принц-Иностранец. Мой отец-король отправил меня в свет сам-друг с конём и мечом, чтобы поучиться уму-разуму. На троне, сказал он, будет уже некогда.

 

Король-отец, королева мать и гости, все до единого, привстали с мест, стараясь не упустить ни слова. Генриета, Розмари и Мерилиз, взявшись за руки, встали за креслом принцессы и налонились вперёд, не

дыша.

 

– День за днём скачу я по белу свету. И никогда и нигде (а это страшно много!) не встречал я барышни, столь же нежнолицей и кротконравной, как Ваше Высочество. Клянусь, ничего похожего!

 

– Как складно Вы это изложили, ВАШЕ Высочество! Не сходя с коня, Вы успели разглядеть и уразуметь самое главное! – засмеялась принцесса.

 

Генриетта, Розмари и Мерилиз подпрыгнули на месте. Пажи помчались с докладом на королевский конец стола. Оркестр громко заиграл полонез. Принц подал принцессе руку, и начались танцы.

 

Менестрели

 

Вот так закончилась история о принцессе и мышином короле Грызобале и в наивозможно краткий срок была записана в королевскую хронику дюжиной грамотеев. Оттуда пустилась она в путь по белу свету, как будто имела свои собственные ноги.

 

В те стародавние времена (в точности, как теперь) люди правильно полагались на свои глаза и уши больше, чем на бумагу. На этот случай явились однажды к обеденному столу короля-отца менестрели, то есть песенники и жонглёры. С августейших слов самого короля, дополненных возгласами и замечаниями других членов счастливого семейства, были сложены менестрелями канцоны и тотчас исполнены с большим чувством.

 

Рано поутру менестрели сошли вниз по опущенному подъёмному мосту и ушли за горизонт, распевая новые песни.

 

Не менестрели, так барды (неважно, как назвать, лишь бы имелись гитара да голос) до сих пор попадаются на перекрёстках дорог, и слушатель, если простоит досточный срок молча (певцы не терпят, чтоб их перебивали), непременно услышит канцоны о Принцессе и Грызобале. И даже увидит, если певцов более одного, представление в лицах.

 

Когда ты на площади слышишь трель

Или песню на долгой дороге,

То знай, что это певец-менестрель,

Единственныи из многих.

 

Есть много сказителей, много певцов,

И каждый из них в оправе

Морей и империй, неблизких концов

И собственных нот и правил.

 

Рождаются пастыри и короли

И прочие человеки.

Но тот, кто в строку не попал, тот в пыли

Забыт погребальной навеки.

 

О, Сид! О, Роланд! О, Бова! О, Додон!

Внимайте, цари и коровы:

Чу, дудок погуд и лютен трезвон

И странно-старинные мовы.