ЗАЯЦ И МУРАВЕЙ

ЗАЯЦ И МУРАВЕЙ

Из прошлого

Изложил

Владимир Магарик

Иерусалим, 2001

СОДЕРЖАНИЕ

 

ЗНАКОМСТВО С ЗАЙЦЕМ

СТОРОНА ВЕЛИКАНОВ

МУРАВЬИНЫЙ ГИМН

ВЕСЁЛЫЕ БУКАШКИ

РАЗГОВОР НА ДРЕВНЕМУРАВЬИНОМ

В ПАСТЬ И ОБРАТНО

ВИТЮНЯ

АФРИКАНСКИЙ ПРОЕКТ

ОТЛЁТ

 

Приложение: КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

ЗНАКОМСТВО С ЗАЙЦЕМ

 

Когда муравей встретился с зайцем, беседы поначалу не получилось. Муравей шевелил лапками и тянулся усиками к заячьим усищам. Заяц пугался, пятился и забрасывал уши за спину.

 

– Ну, что ты! Ну, будет! – семафорил муравей. – Я ведь послан к тебе делегатом. Мелкота мурашья, вот мы кто, однако имя нам – легион, ибо кишмя кишим повсюду. Почтительно просим тебя, великий ты человек, пожаловать на наш великий праздник в честь новоселья. Новый муравейник! Соглашайся и идём!

 

Муравей был искусным дипломатом.

 

– Ик! Велик! – отвечал заяц. – Великих, эвон, целый лес. Зови лося!

 

– Лось? Ох! Копыта! Рога-лопатины! С тобой куда лучше, заяц. Ты человек мягкий, осторожный.

 

– Осторожный, – согласился заяц: – Ладно, твоя взяла: веди!

 

Муравьиная кочка зашевелилась, как живая. Открылась чёрная дыра, и великий человек, трепеща от страха, двинулся вслед за провожатым вглубь земли.

СТОРОНА ВЕЛИКАНОВ

 

Велика страна моя родная, и каждый житель в ней, кого ни возьми, – великан. Муравей – тоже великан в глазах тех, кого мы с вами не разглядим нашим глазом. Потом идут великаны мыши, потом дети и зайцы, потом взрослые и собаки, а надо всеми – великан из великанов лось.

 

Лось – несомненный хозяин этих мест. Взгромоздясь к нему на холку, мы смогли бы объехать весь наш край от Вельяминова до Позднова.

 

Тут всё время происходят разные события, только успевай замечать.

 

Стой! Нагнись! Сорви тимофеевку, чтобы хохолком подманить божью коровку:

 

Божия коровка,

не летай торопко,

а ползи поверх куста

и считай себе до ста.

 

Улетела… Теперь вперёд, в чёрную дыру вслед за муравьём и зайцем.

МУРАВЬИНЫЙ ГИМН

 

В глубине чёрная дыра расширялась до обширной полости, где от стены до стены тянулись, сходясь в перспективе, столы и скамейки. Там тысячами сидели муравьи и их гости лесные насекомые. Заяц был единственным среди них животным.

 

– Смотри, какой крупный зверь! – таращились гости и хозяева, и это было ох как лестно зайцу и в плюс его провожатому

 

На помосте, под муравьиным алтарём, утонула в креслах царь-невеста (так называлась у муравьёв муравьиная царица) в венках с вензелями. Дипломат муравей не стал объяснять зайцу, что объявленный великий праздник был на только новосельем, но и коронацией. Такие вот дела в муравьином царстве.

 

Царь-невеста поднялась и оглушительно (это значит, что глухой услышит и затем опять оглохнет) бабахнула дубовым молотком по еловой колоде.

Светляки-светильники лежали навалом на бронзовых блюдах (а не в берестяных мисках для кушаний, так как те бы иначе истлели) и попеременно подмигивали светящимися глазами, испуская фосфорический свет. При громе молотка присутсвующие светляки разом поднялись в высоту к сводам и бездымным огнепадом посыпались на новые места. Гости-букашки завопили от неожиданности и восторга.

 

– Гимн! – объявила царь-невеста. Все смолкли, встали и, оборотясь к алтарю и царице, вступили громко и в согласии. Заяц поставил правое ухо торчком. Он обожал музыку и пение.

 

Лет муравьиному гимну было бесконечно много, как и самому народу мурашей. Если точно – ровно 999-999-999 лет. Вот этот гимн в переводе с древнемуравьиного:

 

Три весёлых музыканта,

разудалых комара,

не послушались сержанта,

а сбежали со двора.

Перед занавесом красным,

где гремел когда-то хор,

с прилежанием напрасным

размахался дирижёр,

и на воздухе под елью

от утра и до утра

не высвистывают трелью,

не гудят виолончелью

три знакомых комара.

 

Затряслась, как лист, казарма.

Некто, жаркий, как вулкан,

с чином, видно, командарма

достаёт из брюк наган.

Распирает парня злость:

“Это дело – в горле кость!

Где штабные музыканты?” –

и пуляет холостым,–

“Позументы-аксельбанты

для чего нашиты им?!”

 

Что за глупости и страсти!

В небе (коли надо – влазьте!)

ноем ноет мошкара.

Без фуражек там и власти

три гуляют комара.

Не гляди на них сурово,

не ори всердцах, как Вова,

но любезно, как в ЦК,

пригласи играть любого

Дебюсси иль Гулака.

Мошки эти многоруки.

Каждый – Ойстрах или Сац,

и комаринского звуки

огласят военный плац.

 

Заяц, ознакомившись с переводом, вслух возмутился:

 

– Ничего себе “Нам даны комариные крылья!” Не примазывайтесь! Сказано ведь: рождённый ползать летать не может!

 

– Ну, не волнуйся так, гость наш любезный, – примирительно сказал провожатый муравей: – 999-999-999 лет назад у нас ещё не было гимна, а у комаров уже был — бодрый, боевой, военный. Державный. Мы вот и попросили, а они одолжили. Не навсегда,заяц, а на время!

ВЕСЁЛЫЕ БУКАШКИ

 

Время бежит. Никак не постоит на месте. Того не может быть, чтоб на поверхности не произошли новые события. Заяц выставил из дыры розовый глаз и длинное ухо. Видимо, выпущен на перерыв. Ну, великий человек, гляди и следи:

 

Весёлые букашки

хватили по рюмашке,

раскочегарились – беда! –

и разбежались кто куда.

 

По саду бродят мамы,

как пиковые дамы.

Их волосы всклокочены,

а лица озабочены:

 

Куда ж девались Коли,

Витюни и Володи?

– Нет, не вернёмся с воли

ни при какой погоде!

 

Мы прыткие! Мы – птицы! –

те прыгают, довольные, –

– Плевать нам на полицию

с высокой колокольни!

 

Тем временем, тем временем

над тополем и теменем

насобирались облака

и стали капать на бока.

 

Тут – ночь вороной. Страшно!

И сиро! И бездомно!

Игрушечная башня

спустила мост подъёмный.

 

НОЧНАЯ СКОЛОПЕНДРА,

неотвратимей тендера,

прожорливее борова,

две попы у которого,

 

подкатывает ближе

в полнеба тенью чёрно.,

В едале – пламя горна,

горячее и рыжее,

 

становится всё больше.

Уже ожог на коже!

– Да перестаньте, больно же!

Вот до чего мы дожили!

 

Я опупел от страха.

На голове – подушка.

Зачем не черепаха я,

не прыткая лягушка?

 

Пятнистые букашки

по спальням, по углам

мокры, как промокашки,

в объятиях у мам.

РАЗГОВОР НА ДРЕВНЕМУРАВЬИНОМ

 

– СКОЛОПЕНДРА! – ворвался заяц в залу с истошным воплем, открыв начало всеобщему переполоху. Снаружи грохотало без перерыва, будто при взятии Берлина или Грозного, и синие молнии ежесекундно ветвились на небе, словно вены. Вода, везде вода! Кое-где она ещё капала, а кое-где уже неслась по водоводам, словно пума.

 

На зайца напирали с четырёх сторон: “Прочь с дороги!” – кто с бревном, кто с детской коляской, а кто безо всего, с выпученными глазами и скоростью скаковой лошади. Это скакали гонцы.

 

Провожатый муравей ухватил зайца за лапу и, пихаясь боками и спиной, вывел в коридорами в просторную нору-камору. Там, в окружении стражи, махал и советников восседала, снова на помосте, царь-невеста.

 

– Коммитмир, – сказала царь-невеста, повернув голову к вошедшим. Она говорила только по-древнемуравьиному. Вожатый муравей взялся за перевод:

 

– Разве не тошно стало жить в последнее время? Это существо громыхает теперь не только по ночам, но в полдень, на заре и так далее. Разве не возмутительно?

 

Всем было понятно, что речь идёт о ночной сколопендре.

 

– Ещё как тошно! – ответил заяц. – А что я один могу сделать!

 

– Веневидивици, – сказала царь-невеста, что значило в переводе: – Ты можешь! Ты известен! ТЕБЯ она послушает, а больше никого! В общем, ты незаменим!

 

Зайца будто муха укусила. Ещё с утра.

 

– Я попытаюсь, – сказал заяц. – Ради мира на земле.

 

– Да, ради мира! Только будь осторожен! – проговорила царь-невеста и запнулась. Она приложила палец ко рту и поглядела зайцу в глаза.

– Фконцеписьмапоставитьвале, – сказала царь-невеста.

 

– Прощай, – перевёл вожатый муравей и от себя добавил: – Помаши обеими лапами, вот так. Дело сделано, топаем наверх.

В ПАСТЬ И ОБРАТНО

 

Когда лягушка, как кошка,

вы-прыгивает из лужи

и в воздухе вдруг

встречается с – пух

и пепел – трепещущей мошкой, –

не надо кровавой истории!

Давайте соперниц подружим!

И вот они обе в “Астории”:

взаимноприятный ужин.

 

Жуки загудели,

бобры забурели,

лягушка с подружкой скользят до утра,

как парусник в галсе,

в стремительном вальсе,

пока метр-д-отели не крикнут: “Пора!”

 

И снова лягушка, как кошка,

вы-прыгивает из лужи

и в воздухе вдруг

встречается с – пух

и пепел – трепещущей мошкой…

 

Заяц пробивал себе дорогу в крапиве, которая заглушила всё остальное по краям крапивного оврага. Спуск в овраг нашёлся в том месте, где внизу торчали открытые люки, похожие на доты. Люки вели в черноту, где отсиживалась Ночная Сколопендра до тех пор, пока её внутренний голос не подавал команду: “ВЫЛЕЗАЙ!” Тогда она становилась как бы роботом и устраивала на поверности бедлам и бурление, продолжая беситься до новой команды изнутри себя: “ЛЕЗЬ ОБРАТНО!”

 

Заяц дважды глянул в черноту и дважды отпрянул. На третий раз – ради мира на земле! – заяц поджал уши, спустил задние лапы в люк и сполз на животе в неизвестность.

 

– Осторожнее меня! Всё-таки дама! – мурлыкнуло из темноты.

 

– Я парламентёр! – отчаянно крикнул заяц.

 

– Пар–ме… что? Ещё не пробовала!

 

Голос зверя семейства кошачьих – музыка для родича и паралич для жертвы:

 

– Ну, что ты дурачишь меня, дурашка! Ты нe пармезан, ты – зайчик! За-иц? За-ец? Как тебя пишут?

 

– Зайн-алеф-юд-цадик.

 

– Ну, Зайн Алеф, отвечай, ты зачем? Во-первых, ты мал, во-вторых, неловок. ТЕБЕ ЧТО ОТ МЕНЯ НАДО?

 

– Мир!!

 

– Мир велик. Хватит места для таракана. Хватит даже для великана.

 

– Ах, Вы меня не так поняли. Мир! Peace!

 

– Вот оно что, кусочник! Подойди поближе, мой зайчик, и расскажи, ЧТО КУШАЕТ НА ОБЕД КРОКОДИЛ. Нет, отойди! Чем от тебя пахнет, Юд Цадик? Нет, отойди ещё! Чхи! Уходи совсем!

ВИТЮНЯ

 

Последних двух слов заяц уже не услышал, так как вихрем его вынесло из люка и оврага и кинуло в копны возле пруда.

 

Похоже, что ничего не поломалось. Даже уши, слава Создателю, не оборваны.

 

М-да… Сердце уже не тарахтит, как мотоцикл в гонке. Полежи, друг, в копне да пораскинь великаньим умишком.

 

“Кр-р-ва-а! Кр-р-ва-а!” – поют в пруду лягушки, и надувной крокодил подсыхает на тёплых досках купальни.

 

– Витюня! Подойди на чуток!

 

Витюня, великан шести лет, никогда ничему не удивлялся. Мама – всегда и везде на работе. Тётя Мотя занята гостем-сержантом и шоколадом. Утони (тут, в пруду, не утопишь и кота) или улети на луну– ей до лампы. Прости, шоколадка, не пахни сладко!

 

– Здорово, заиц!

 

– Заец! – мрачно поправил заяц. – Ты ходишь в школу?

 

– Почти. А что тебе надо?

 

– Ой, где-то это было, ЧТО ТЕБЕ НАДО, ой!

 

– Заиц, ты что? Я к тебе как друг. Как принц и нищий.

 

– Извини, только что переволновался. А знаешь ли ты, учёный человек, ЧТО ЕСТ НА ОБЕД КРОКОДИЛ?

 

– На обед? Пожалуйста, наизусть, с выражением, хоть сейчас!

 

– Пожалуйста, наизусть, – попросил заяц. Витюня не замедлил с чтением:

 

Мы стоим во мраке

у большой реки.

Лают нам собаки,

светят огоньки.

 

Плещет многоводный

перед нами Нил.

В нём живёт голодный

старый крокодил.

 

Есть ему неловко:

в ссадинах щека,

потому что с лодкой

слопал рыбака.

Египтянин вредный

был ужасно худ.

Вот какие беды

из-за острых блюд.

 

“Крокодил безжалостный”, –

попрошу его, –

“Ты не ешь, пожалуйста,

больше никого!”

 

Заяц и Витюня загляделись на пруд и на закат…

 

– Витю-у-ня-а! Парши-и-ве-ец, ты где-е? – раздался, казалось, из ближнего облака пронзительный глас тёти Моти.

 

Заяц – скок, Витюня – прыг, каждый к себе.

АФРИКАНСКИЙ ПРОЕКТ

 

Перед закрытием магазина тётя Мотя понеслась туда за керосином.

 

– Риночка! – крикнула она через штакетник перед уходом, – Приходи к нам поиграть, деточка! Меня не будет!

 

Рина показалась в дверях с задумчивым видом.

 

– Не помешаю? – спросила Рина. – У меня есть проект. Давай обсудим?

 

Рина была старше Витюни на два класса (если взять Витюнин класс за нулевой). У неё были толстые косы и толстые щёки. Но Витюня принимал её, как есть, и сидел на обсуждениях, раскрыв рот.

 

– Смотри, вот акварели, чтоб было понятно. Вытри руки. Сядь здесь. Закрой рот

 

Рина никогда не появлялась на обсуждениях просто так. У неё было всё продумано и приготовлено. Она, была отличницей и хотела стать художником-натуралистом.

 

– Жвачку принесла?

 

– Дам потом, а то обслюнишься. Закрой рот, сказано. Смотри на меня. Начинаю:

 

В саду над ромашкой висит стрекоза,

над тлёю-букашкой царица-гроза.

 

Умерился зной. Завтра осень, и скоро

зима, мелюзге наподобие мора.

 

Ах, глупые, скачут, не зная забот!

Вмешаюсь, а то их никто не спасёт!

 

Три дня не бесилась, не делаю шуму,

в кино не просилась, всё думаю думу:

 

Есть в Африке край за лесами-горами,

где лето с зимой поменялись местами,

 

куда я направлю свою многолицую

– мы всех принимаем сюда! – экспедицию.

 

– Понял? Смотри, вот стрекоза висит над ромашкой, а это карта Африки. Африка на самом деле больше.

 

– Мм, – сказал Витюня.

 

– Ладно уж, держи гуммик. Поехали:

 

…По горам и долам шагает коза,

на рожках фонарик, на шее бубенчик.

 

В седле на спине у неё стрекоза

расправила крылышки, этакий птенчик.

 

А путь, ох, не торный! Чечня, где чечены,

и Африки Чёрной слоны и бушмены.

 

– Те самые чечены? – спросил Витюня.

– Те самые чечены, те самые бушмены. А наши против них – настоящие герои Отечественной войны, как Александр Матросов. Жуй, не отвлекайся:

 

Прохожий! Дела и забавы свои

оставь на минуту, козу подои!

 

На ход и на люд муравьиные львы –

“Какая идея!” – глядят из травы.

 

“Какой удивительно смелый проект!” –

кузнечик стремглав отменяет обед

 

и в дальнюю даль собирает семейство,

такое большое, что просто не верится.

 

Жуков-жевунов собирается клан,

гудят надо всеми, как аэроплан.

 

Путь мерит шагами старик-богомол,

в дорожную муть простирая постол.

 

– Стой! – спохватился Витюня: – Постол!

 

– Ты уже перерос, чтоб задавать вопросы. Одним словом, клюшка у богомола. Сосредоточься, пожалуйста:

 

Теплее становится. Тридцать по Цельсию.

Всё больше народу вступает в процессию,

 

(динь-динь впереди) из России студёной

бредущую тысяченогой колонной.

 

Слух ловит, как бухают где-то там-тамы.

Кидают гирлянды и коржики дамы.

 

Жуть стало, как жарко. Глянь, в мареве – арка!

Там Африка: страсти, и гром и запарка..

ОТЛЁТ

 

Назавтра (как сказано в одной истории) подул холодный ветер, закапал дождь и наступила осень. Зайцу стало не до людей, а людям не до зайца.

 

Тарабанит ливень по ушам и шкуре.

Сколько в нём, однако, неприятной дури!

Пропадает заяц по колено в луже.

Не бывает гаже. Но бывает хуже!

 

Например, январь, пробежка по пороше.

Вдруг, без знака, серый с грандиозной рожей

привалился шубой к выгнутой берёзке,

сторожа зверьё, как мент на перекрёстке.

 

Мураши да мошки, от которых вчера не было отбоя – где они? В Африке, где ж ещё! А у птиц начался отлёт:

 

Покосилась крыша

в нитях ливня.

Засипели вихри:

“С пением покончено!”

Врассыпную стаи,

строем клинья, –

потянулись сонмища

с Отчины на Отчину.

 

Великан Витюня и род его укатили в Чертаново на электричке.

 

– Теперь уж, – крикнул он напоследок, – до весны!

Приложение: КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

 

Нашёлся, однако, один человек, у которого интерес к зайцу не пропал, а оживился. Это был Автор, дачник с соседней дачи.

 

Насекомые, вмёрзшие в лёд, оживают в тепле весною. У настоящих авторов интерес к их делу оживает поздней осенью. Здоровью их полезен русский холод, способствуя утилизации собственного и закусочного сала.

 

Автор вышел на крыльцо и остановился под козырьком, чтобы не попасть под ливень. Он был одет по-дачному. Заяц, мокшим голышом в огороде, поглядел прямо в увеличенные глаза Автора сквозь его толстые роговые очки.

 

– Автор, ты назюзился! – сказал заяц, не переставая жевать. Слово “назюзился” зайцу прожевать не удалось из-за раздвоенной верхней губы

 

– Заяц, давай лучше споём! – сказал Автор: – Я схожу за гитарой.

 

– Не старайся, давай лучше споём, не сходя с места, – ответил заяц,– Очень уж жидко

 

И они спели песню про зайца:

 

Заяц в экстремумах плох. По тревоге,

за потолком психотропного трения,

мечется, не разбирая дороги,

в прежней окрестности, более-менее.

 

Если ж

            решим грызуну увеличить

рост и начала инициативы

по перехвату крупной добычи, –

 

как увеличивают негативы

в рубке зашторенной у фотомастера

с помощью разной технической ретуши,

перепроявки, линейного растра, –

вещь, так сказать, выявляя из ветоши, –

 

если предложим такому толковую

шокоустойчивую состыковку, –

 

то перейдёт он на сыробелковую

хавку, из волка состряпав морковку.

 

– А теперь споём про муравья, – сказал Автор, – Ведь моя история называется “Заяц И муравей”. Я схожу за гитарой.

 

– Не ходи, темнеет! – ответил заяц. И они спели песню про муравья:

 

Муравей загорел и тощ, как ость.

В нём особая муравейная

в пересчёте на джоули мощность

за границами обыкновения.

 

Он – последняя реинкарнация

фараона-Рамзесовой мумии.

Полиморфная сигнализация

дешифруется им в полиумие.

 

Я его понимаю до “б” от “а”,

ибо сам инкарнирован в два ума:

материнской антенной – от робота,

а отцовской – от древнего дауна.

 

Во время пения Автор сидел, не сходя с места, на ступеньке.

 

– Я отсидел зад. Я иду за гитарой. – Автор решительно встал на ноги.

 

– А я иду к себе, – поспешил заяц.