БРОУНОВСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

Повесть

Я плёлся, помогая себе тростью, и тьма надвигалась неуклонно, как если бы исступлённый монтёр тянул на себя рукоять реостата. Ибо в ночных фонарях изчезло белое сияние и показались жёлтые прерывистые нити. Ударила полночь.

Я уловил двойственный вой. Казалось, две волчицы неслись издали ко мне и на меня, повернув пасти друг к другу в знак взаимосогласия. Вой, поднявшись до непереносимости, заложил уши и затем рассеялся, как выпущенный пар. Две машины полиции капот к капоту перегородили улицу, светом ослепляя друг друга. Тень зашторила свет, силуэт в каске протянул конечности. Было оттолкнуть! Уперевшис.ь, наконец., во что-то плотное, я с усилием, будто отодвигая дверь с тяжёлой пружиной, освободился.

Я жил между явью и явью. Другая явь проявлсь иногда в виде воткнутых в вены инфузий. В виде патрубка на губах, откуда поступала газообразная жизнь.

Я открыл глаза, чтоб оказаться в полости прошлого.

Высока, дистрофично худа, балерина МЕДЛЕННО вращалась на одном пуанте, отодвигая жестом ладоней одного за другим партнеров, расположившихся правильным кругом. Остановилась на бесконечность мгновения. Танцоры (хищники, волки) горели глазами издали. (Угольные обводы век). Руки балерины всплеснулись в жесте содрогания смерти, она отвердела и свалилась, как деревяшка

Несомненно, её должны были подхватить, поддержать. Но это осталось вне моего внимания.

Дана (Надя) родилась и училась в Питере. Каждый человек, рождённый в этом начертанном на ватмане городе, излучает БЛОКАДНОСТЬ.

Выйдя после спектакля, я поймал такси и попросил поставить его невдалеке наизготовку. Дана (Надя) дала сигнал по Эс-Эм-Эс и стремительно выбежала из бокового подъезда. Подъехали, Дана (Надя) плюхнулась назад, такси изчезло из вида поклонников и зевак. Она допускала иногда так вот поиграть с обязательствами известности.

В трущобном кафе “Каприкорн”, севши у стены, Дана (Надя) глотала пузырьки из бокала Молчала. Глаза у неё были светлокарие с зелёными искрами. Волосы стрижены накоротко, этакая колонковая шёрстка.

Мы были заметной парой, благодаря чему нас принимали в обществе.

В России власти и общество, как бабы на селе, СУДАЧАТ.

У англосаксов, особенно у бриттов, общество – это цирк, институция более ритуальная, чем церковь.

В этой стране — даже круче. Кто не владеет высоким ивритом и, вместе с тем, сленгом Дизенгофа – не свой, пасись в сторонке.

Дана (Надя) больше молчала. Сидела в креслах, вытянув ноги Праксителева совершенства. Глотала газовые пузырьки. Вслушивалась в гул разговоров, казалось, ноты читает. Редко, успокоительно поднимала на собеседника свои зелёные искорки.

Балерины, впрочем, приняты везде. Они подобны принцессам на горошине, вошедшим в сени с холода.

Мало-помалу она успокоилась, я предложил везти её (“Не более, чем на полчаса”) к Илье Муромцу. Так в русском кругу звали одного оччень важного местного деятеля. Бритоголовый массивный кабанчик.

У ворот нас ощупали детектором.

Дана (Надя) выудила хозяина из стада гостей. Он поцеловал её, наклонённую, в темя с видимой нежностью. Отыскал меня взглядом. Взял её за руку, привёл.: “Хай, дорогой. Не усаживайте, кручусь. Дана, с газом тип-топ!” и поспешно отошёл.

— Ты скользкий от спермы змей! Не спорь!

Мы были у меня на улице Пальмах.

— Ты используешь меня! Ты шпион! Молчи!

И ещё: — Не могу так больше! Ну же, что ты уставился? Раздевай меня!

Раздетая:: — Скорей! Круто, до потемнения!

Едва я вошёл, она закричала, как убиваемая.

Утром, меж сном и явью, одну руку я подсунул под её девчоночью грудь, другую под лоно, она спала на животе.

— Мой милёнок, мой телёнок! – протянула со сна, — Хочешь по-быстрому? Кончай сразу, не давай мне разойтись..

Через мгновение:

— Не жди меня, конча-ай!

После душа и кофе Дана (Надя) разминалась. Проверяла тени вокруг глаз — бледнели.

— У тебя неудобно, стоек нет. Сделаешь для меня стойки, милый?

У меня тесно.

— Я вчера наговорила со зла. Не бери в голову. Ты всё понял про газ? Спросить ещё? Не на тебя разозлилась, на них.. Ах, я хочу ещё, ещё, ещё! И это называется ЖИВУ?

Говоря, она набирала номер такси. Откинулась, поцеловала в губы, тонкой белой рукой обхватила мой затылок, отпустила, схватила сумку, пелефон, улетела. Каблучки простучали по короткой лестнице наземного этажа.

Теперешнего премьера народ звал Папа-Крокодил. У него, как в сказке, было три сына, три богатыря. Илья Муромец (наш друг с бритой головой) состоял при папе координатором по общим и специальным операциям. Добрыня Никитич, армейской стрижки, был банковской шишкой в малоизвестном частном банке. Алёша Попович, известный грандиозными проигрышами в Иерихонском казино, носил косичку.

Алёша Попович, будучи Особым Клиентом, оплачивал проигрыши за счёт кредита казино из 7.5% годовых вместо 19%, установленных для рядовых игроков. Как только выплаченный Особым Клиентом процент на кредит превышал половину долга, долг списывался. Казино занимало кредитный капитал из 12% годовых у банка, где шишкой был Добрыня Никитич, а главным вкладчиком — Алёша Попович.

Евреи съехались в эту страну из мест, где они деятельно преуспевали, составляя малую часть населения. Здесь им стало тесно, как разросшимся корням гераней. В развитых странах есть лицевая экономика, есть также теневая, которая как-то существует , удерживаемая в определённых границах. В этой стране обе экономики, администрация, судебная и законодательная власти склеились в лист Мёбиуса.

Здесь внешняя разведка занимается сбытом наркотиков за границей. Поступление наркотиков обеспечивает полиция из конфискованных средств.

Банки здесь негласно переводят капитал на более выгодные иностранные счета, оставляя разницу себе. Их клиенты в стране, тем не менее, продолжают оплачивать каждую банковскую операцию из своего кармана.

Здесь генштаб участвует в многосторонней торговле оружием. Его торговые агенты в чинах полковничьих и генеральских, будучи сынами Востока, изымают рекордный бакшиш из своих торговых парнёров.

Самые грандиозные сделки с оружием, основанном на хай-теке, проводит, однако, Концерн Вооружений, влиятельнейший акционер которого – это человек с тефлоновыми челюстями и деревянным голосом по прозвищу Щелкунчик. Для свободы манёвра Щелкунчику необходимо место премьера, или, в худшем случае, министра иностранных дел. Он прочно уселся в исходной, паучьей позиции в кресле главы Социалистическои партии. Собственно, Соцпартия перестроена им как просцениум для этого кресла.

Дана (Надя) сказала — без нажима, как бы в сторону: — Не уезжал бы ты пока. Что-то готовится. Вот-вот случится. С ними? Со мною, вот беда!

Мы расслабились в шезлонгах на её балконе Облака громоздились, не угрожая, город приобрёл венецианскую летнюю летучую голубизну.

У меня стало замирать сердце: — Ох!. Знаешь, что я чувствую?

Я остановился. Не хотелось нарушать хода событий. Так заклинатель змей опасается выбиться из ритма.

— Мм?

— Как будто подвернулась нога. В ментальном смысле.

— Ментальная нога. – Дана (Надя) издала короткий смешок. — Странное дело, я чувствую то же Нет, не странное, Б-г спаси!

Она поманила меня , лизнула свой указательный палец, провела мокрым по моей щеке: — Это слёзки. Поезжай, разрешаю. Двигай, тебе в аэропорт пора.

— Но.. — сказала Дана (Надя), и я замерз в дверях, — я НИ ЗА ЧТО не отвечаю.

Я обернулся с жалкой, признаться, улыбкой.

Я — владелец частной фирмы “Би-Ти” (Броуниэн Тек), Филаделфиа, Пе.

Не шпион. Это – категория напыщенных надоделков.

Фирма в моём лице занята исследованиями в одной трудной области эконометрики, применяющая изощрённые методы математической физики к статистическим данным, для доступа к которым требуется блат на высшем уровне.

С вычислительной стороны, мой бизнес строится вокруг расчёта функционалов от некоторых броуновских процессов. Для них известны два вычислительных метода, Монте-Карло и численное преобразования Лапласа. Оба малоточны и неусточивы.

Мой патент (можно сказать, выверт) состоит в том, чтобы вернуться к порождающему линейному уравнению в частных производных и численно решать это последнее МЕТОДОМ ФЕДОРЕНКО.

Я работаю на устаревших компьюторах, без Интернета, в режиме ДОС. После работы результат шифруется и переносится на внешний носитель. Все несистемные файлы стираются Нортовской губкой.

Подробности ухищрений, связанных с кодированием, по излюбленному выражению Ильи Муромца, забыл.

Тезисы на мастера я защитил по нестационарной темодинамике в Пенн Стейт. Тем временем моя наука математизировалась до крайнего предела и стала недоступной для здравого смысла. Я занялся научным бизнесом в области эконометрики.

В каждом полёте с неизбежностью наваждения меня преследует сон-воспоминание, нестерпимо бело-голубое, как летний полдень в Ливане, о котором оно повествует.

Травы пахли лекарственно. Меня и моего контролёра (этакий бритоголовый кабанчик, с тех-то пор мы и стали корешовать) забросили в наблюдательный блокпост, представлявший собой бетонную камеру, врытую на вершине холма над городом, среди лугов дикорастущей лаванды

Я — снайпер. С начала службы у меня обнаружилось редкое спокойствие рук. В результате обучения я замечательно стрелял из всего, что имело прицельное устройство с перекрестием.

Планировалась эвакуация (и ликвидация) запертого в блокаде палестинского лидера, мелкого размером нервического субъекта по прозвищу Коза. Он был гений блеяния и блефа. Всю ближневосточную стратегию он в конце концов превратил в балаган и бедлам.

Нам дали ИОН (Интерактивный Оптический Навигатор), разработанный Концерном Вооружений вкупе с комлектом ракет с радиусом поражения 1, 2, 4, 8 метров. Можно было накрыть индивидуума в неплотной толпе.

Позавчера ночью вертолёт доставил на блокпост полный комплект ракет.

Вчера ночью Кабанчик (впоследствие Илья Муромец) поговорил по связи с отцом-генералом и сказал:: — Кина не будет.

Руссизмы уже заразили иврит, как гоннокок.

— Как это?!

— Коза – слишком ценный ассет. Плачем, но платим.

Меня озарило: Коза-то на привязи!

— Мы с тобой прокукарекаем здесь до конца, — добавил Кабанчик, — чтобы ежели не что. Ну, сделаем видео.

Через полчаса вертолёт забрал комплект ракет. Чтоб не случилась нечаянность.

В полдень палестинские бойцы двинулись цепочкой, подобно переселяющимся муравьям, к порту, пирсу и сходням. Козу фотографировали десятки объективов с разных дистанций. Взойдя на борт, он обернулся, и, показав рожки, свой излюбленный жест, изчез из досягаемости.

Авиалайнер разворачивается в стеснённом небе над Манхэттеном Скопление небоскрёбов, похожих на стоячие гробы — попеременно то в одном иллюминаторе, то напротив, курс выпрямляется, неестественно близко катят автомобильчики, показалось кладбище с постаментами, газон, посадочные знаки, БУМ!

“СЛЕДИТЕ ЗА СВОИМ БАГАЖОМ!”

Я — дома.

Такси. Амтрак. Филаделфиа. Моя Илейн (Элла) в своём Бьюик-Соммерсет.

Я женился на русско-еврейской американке, работавшей младшим профессор в Пенн, по сватовству, через две недели после моего размещения в кабинете старшего соискателя-исследователя. Илейн (Элла) была неутомима и всегда весела. “Крепкая, как на раму натянутая, плоть” – помнится, сказал “шадхен”.

Российский муж был забыт Эллой вместе с дружбой сослуживцев, оливье, водкой, домашней библиотекой, бесконечно малым продвижением в Институте Стали и видом на широкие мостовые Добрынинской улицы, Замоскворечье, Москва.

Новые американцы, мы пролагали пути быта между бизнесом, наукой и расписаниями авиарейсов. Так в небоскрёбах магистрали прокладываются просторно по спецэтажам и колодцам.

— Вот снэк и напиток. Индейку в дам полночь. Удалось поспать? Джет-лаг, извини меня, это блажь людей, никогда не учивших физики твёрдого тела.

Смешок.

Она взяла меня в за руку и повела, как некогда Ева своего Адама, к древу познания. твёрдого тела.

Господь наш Рубенс.

Утром, благодаря Амтраку, я оказался в Вашингтоне.

Не слишком просторный кабинет старшего сотрудника по Ближнему Востоку Совета Национальной Безопастности Люсинды Либерти Уайт.

Она делает карьеру поверх барьеров. Она черна, слишком высока и худа и как бы рысиста. Встретила меня посреди паркета, заглянула в глаза сверху вниз, плотно пожала руку.

Тут не пьют кофе во время служебных бесед.

Перед последней моей поездкой в Страну мы встретились ради брифинга, так как предполагалось, что Кабанчик и на этот раз передаст через меня, что следует. Взаимная ориентировка. Так и случилось, поэтому госпожа Уайт затребовала меня для повторной, вдобавок, срочной встречи. Для обратной связи со Страной употреблялись другие каналы.

— Я не тороплюсь, — сказала Люсинда после моего краткого сообщения, — а как с Вами?

— Так же, как и с Вами.

— Тогда я продолжу, с Вашего разрешания. Пожалуйста, расскажите про вашу систему компьютерной безопастности, насколько возможно.

Мы поговорили на эту тему. Я описал свою систему случайных компьютеров и в лице Люсинды открыл быстро реагирующего оппонента:

— Остроумно. Жаль, нам это не подходит, легко собразить. А мне, надо сказать, докладывали, что ваша фирма абсолютна непроницаема.

Многозначительный намёк. Наконец, Люсинда пригласила меня высказать свои соображения о газе. Я начал без предисловий:

— Название “сектор Газа” скоро зазвучит, как каламбур. Палестинцами разведаны крупные депо газа не только на шельфе, но и на территории сектора.

Я сделал предположение, что их сейсморазведка маскировалась под крупные взрывы, например, под танками. Я сказал, что ожидаю от Папы-Крокодила крутого поворота в политике:

— Он сможет дотянуться до газа, если только добыча сосредоточится на независимой палестинской территории. В Стране Папа-Крокодил оттеснён от крупного бизнеса, как то банковское дело и торговля оружием. Останься газ на подконтрольной территории, Щелкунчик ухватит всё ужасными челюстями, и дело будет, я полагаю, приостановлено.

Между нами пробежало видение проекта Лави.

Люсинда повела плечами:

— Ну, на сегодня достаточно. Даже слишком. Вы у нас задерживаетесь?

— Предполагаю, дня на три.

— Могу ли я расчитывать на письменный доклад?

Ага, итоговый доклад, подумал я про себя. Вслух:

— Конечно. На основе контракта.

— Ну, завтра оформим. Где Вы остановились?

— У меня квартира в Ди-Си.

— Швыряетесь златом, как магнат.!

— Наоборот, даже слишком экономен. Я живу тут неделю из четырёх, сеть, знаете, заказчики.

— Да-да, очень даже понимаю. Я часто бываю в Нью-Йорке. Это наш американский Ближний Восток, не так ли?

Я согласился: — Я держу квартиру в Нью-Йорке. На восемьдесят пятой, запад.

Мне стало казаться, что девушка начинает в меня втрескиваться. Она сказала решительно:

— Вы заняты вечером? Нет? Тогда будте добры — займитесь мною.

Сравнительно небольшое и тёмное лицо её, напоминая обезьянью мордочку, было, тем не менее, необыкновенно привлекательно. Губы сложены, она даже прикусила их, сдерживая смешок, — сообразите, мол, каламбур или обещание.

Мы условились о времени и о месте в виде удалённого ресторанчика в пограничной негородской Джоржии с надеждой не наткнуться на кого-нибудь из Вашингтонских наших. Мы обсудили это обстоятельно. Люсинда могла взять меня из моей квартиры в Ди-Си.

10.

Люсинда вошла ко мне с бумажным пакетом, в нём шато-де-нуар и шерри.

— Кое-что переменилось назавтра, я должна появиться рано и быть свежей. Из-за Вас-то весь переполох. — Она почти улыбнулась. – Показывайте кухню.

После инспекции мы заказали китайский ужин на дом.

В ответ на мой пригласительный жест Люсинда, по тону в шутку, но по смыслу всерьёз, воскликнула:

— Не трогайте меня! Я взрослая уже! Я сама!

С ней было легко. С ней было трудно.

Я боялся, что в спальне запах женщины другой расы будет непереносим.

Она мгновенно разделась, раздела меня, и, нацедив пригорошню из флакона, намазала нас обоих каким-то пихтовым бальзамом. Опрокинула меня на кровать:

— Наконец-то я добралась до секрета Вашего очарования. Владея такой палицей, любая баба почувствует себя счастливейшей. Даже при лицезрении. Хм!

Она взяла меня сверху. Через часы дала сзади. Чтоб дать мне кончить. Заполночь разбудила:

— Вы не против, милый, если я останусь до утра, иначе завтра не выжить. Я скажу Вам что-то, но постарайтесь забыть, это служебный секрет. Ваш Кабанчик изолируется от Вас. Новые игры – новые партнеры. Не переживайте, я с Вами, в утеху Вам и в утешение!

И опять.

Иногда она толковала о сексе.

— Я начала, не было и пятнадцати. Нельзя так рано, девочки дуреют, становятся непригодными к учёбе. Если б не это, я б занялась генетикой или медициной. У меня были высокие Ай-Кью и профессиональные показатели. От раннего секса я сгорела. Вместо физиологии и химии я училась истории и языкам и гожусь разве что для администрации.

— К оральныму сексу меня приохотил один мой бой-френд, я считала, страшно зрелый, под тридцать. Мои родители из среднего класса, мы жили в своём доме, вне бедных кварталов, в Нью-Джерзи. Я училась в колледже. Помню, днём мне не терпелось улизнуть из дому. Утомительный возраст. Всё время хочется. Без перерыва.

Чем-то меня поила, от чего я твердел многократно. Не кричала, только иногда застывала в улыбке, как бронзовая идолица, и пристанывала: — Сладкий!

11.

В сентябре в Стране и Иерусалиме круглые сутки сухо, тепло, я, однако, трясся в ознобе.

(Из Вашингтона я позвонил домой сообщить, что вынужден безотлагательно лететь в Страну, чтоб попытаться если не спасти тамошние дела моей фирмы, то хотя бы заморозить).

Дана (Надя) с Кабанчиком пригласили меня в дурацкое кафе в гостинице Мориа. Дана сидела с ним рядом, положив руку на плечо. Потом переместила на колено Кабанчик иногда икал.

Мне стало нехорошо. Вдруг я заметил на скатерти перед собою пятна крови величиною в мелкий лист. Дана (Надя) закричала дурно, а я потерял сознание. В Хадассе меня задержали, так как нашли скоротечное и неотвратимое, как цунами.

Меня осветили. Чёрный квадрат неба и белый площади повторялись в противоречии. Сверху, от банка “А-Полим” рассыпались по сторонам автоматчики. Скакали по ступеням, как шарики пинг-понга. Накатились, подталкиваемые стаями кинорабов, стойки с пузырями свето-звукотехники. Ржание духовых инструментов пронизало ночной воздух.

По следам автоматчиков выступила процессия, её оцепили дылды баскетбольной протяжённости. Премьер был виден сквозь оцепление, как забор через линию придорожных тополей. Я не падал, придерживаемый сзади за узел одежды Премьер подступил крупными шагами и одной рукой полуобнял меня, ухитрившись не коснутся моей одежды своим почти картонным рукавом От него пахло шашлыком и кислым хумусом. Отвернув голову, премьер сказал в подставленные, словно кружки, микрофоны:

— Шана това, иерусалимцы!

Я не успел со своим “Вей метука”, меня крутанули, и я вылетел из событий и белого квадрата, как волчок.

13.

Я лежал боком на бордюре, лицом к улице, одна нога неудобно свесилась на решётку водосливного колодца.

Я слышал нескончаемое шарканье, напоминавшее подкат мелких волн к песчаному пляжу. Усатая морда уставилась красными глазками, это была большая крыса, ей было некогда, она двинулась вдоль бордюра на запад), за ней по одному и по двое пробежало ещё десятка два.

Я перевёл глаза повыше. Женщина в утеплённой армейской куртке катила коляску с двумя младенцами. Шли молодые люди с высокими рюкзаками. Пожилые, как один, толкали хозяйственные коляски с узлами и посудным барахлом Грузовые колёсные поддоны. Громоздкие магазинные решётчатые тележки. Не было слышно ни одного моторного средства. Видимо, те, кто были на моторе, успели улепетнуть на равнину.

Все лица были обращены на запад, как на горельефе. Так во время зимнего ливня люди вглядываются в хлещущую мглу, вылавливая транспорт.

Я был вне потока. Я был неуместен.

Улица спускалась вниз к пустому, без огней, перекрестку и дальше к старому городу, — уже заслонённая домами, все окна были иссиня-черны, как очки на известковом лице слепого.

Внезапно, словно вопль толпы с отдалённого стадиона в миг забития гола, стало слышно ликование сотен муэдзинов. Колокольный звон. Трескотня салютующих автоматов.

Улица ещё пустовала, но что-то изменилось. Появились штатские в масках с автоматами. Поочерёдно, следуя своему распорядку, перебегали они от угла к углу и от подъезда к подъезду, используя их как укрытие

Военный балет.

Их движение уже обтекло меня. Я почувствовал сильный удар ботинком в спину. Контроля не последовало, ибо я продолжал чувствовать, а сердце пульсировать. Удержав стон, я, как кукла, перевалился на живот.

16.

Вероятно, я лежал на спине. Тьма немного рассеялась вокруг л-образного пламени свечи, мои глаза стали различать в тесном круге доступного мне освещения лица близких, близкие лица. Наступила суббота, ибо я уловил голоса, сошедшиеся в величальной. Безупречность, я понял, вот чего недоставало мне всю жизнь. Вот, что меня точило. Наконец, я уловил её слухом и готов был тронуть рукою.

Share this:

Like this: